– Нет-нет, госпожа! Что Вы! – в ужасе забормотала Лидия. – Я больше не подведу Вас! Это лишь досадная оплошность, недоразумение!
– Я очень на это надеюсь, – брезгливо выплюнула старуха, явно показывая, как ей неприятно и помещение, в котором она вынуждена находиться, и общество, которое её окружает, и добавила вполголоса. – Смотри, Лидия, ниток нашей с тобой запутанной истории хватит для того, чтобы соткать саван не только для меня и тебя.
– Конечно, конечно, – засуетилась Лидия. – Как же я могу обмануть Вас! Наша договорённость в силе, госпожа Гроак?
Директриса прыгала возле гостьи, как собачонка, подобострастно заглядывала ей в глаза и улыбалась, нервно облизывая губы. Крупные неухоженные руки заметно дрожали.
– Я не люблю шум, – поморщилась старуха, развернувшись и плавно скользя к выходу. – Барыс, проводи нашу новую гостью в экипаж.
– Госпожа Гроак? – Лидия всё это время ни на шаг не отходила от странной старухи.
– Я подумаю, – сухо бросила старуха и, ни на кого не глядя, проследовала в повозку.
Лидия облегчённо вздохнула и вытерла тыльной стороной ладони пот на лбу и возле верхней губы. Что-то похожее на сожаление промелькнуло и сразу потухло в глазах женщины, когда спутник старухи, крепко ухватив девушку чуть выше локтя, вывел её, испуганную и упирающуюся, из интерната.
Глава 5. Дом-Под-Горой.
(о том, что ко всему нужно привыкать)
Старость у домов, как и старость у людей, бывает разной. Некоторые здания, несмотря на преклонный возраст и подгнивший фундамент, горделиво топорщатся облезлыми ставнями, высоко задрав покосившуюся крышу с парочкой голубей, точь-в-точь как городская престарелая кокотка, простите, кокетка. Другие врастают в землю, подслеповато щурясь глазницами мутных окон, вздыхают во время ветра и кряхтят в морозы. Этот же дом явно знавал лучшие времена: роскошный издали, он терял свое очарование по мере приближения к нему. Белоснежная отделка при пристальном рассмотрении казалась просто старческой бледной кожей, испещрённой паутиной морщин и трещин. Черепичная крыша напоминала улыбку старого пьяницы и хулигана, считавшего зубы не десятками, а единицами. Отсутствие некоторых оконных стёкол ловко маскировали наглухо заколоченные деревянные ставни, зачем-то покрытые сверху дешёвой золотой краской.
Как только Нежина покинула карету, где всю дорогу она сидела спиной к молчавшей старухе и не издавшему ни звука Барысу, все заготовленные ранее фразы, уже державшиеся на самом кончике языка девушки, внезапно исчезли где-то в глотке, и в течение следующих минут десяти Нежине пришлось посвятить себя исключительно созерцанию обветшавшего дома призрения. Но грубый толчок в спину ясно намекнул, что пора исследовать не только лицо, но и утробу здания.
Прежде чем войти внутрь, Нежина замешкалась: ей показалось, что дом кишит призраками. И действительно, унылый вид разрушающегося дома и место, в котором он гнил в одиночестве, были сами по себе достаточным основанием, чтобы породить причудливые образы и представления. Не лучше обстояло дело и внутри: многие комнаты особняка были богато обставлены, отделаны драгоценным деревом, местами превратившемся в кружева благодаря крепким челюстям термитов, украшены мраморными колоннами, потемневшими и выщербленными внизу. От серых каменных стен веяло таким холодом, что спина Нежины мигом покрылась мурашками. В огромном центральном зале, служившем столовой, нашелся даже закопчённый камин, давно и плохо почищенный, с огромным железным вертелом посередине. И кругом, куда ни глянь, восковые потёки от свечей. Небольшие оконные проёмы занавешены тяжёлыми парчовыми шторами, посёкшимися снизу и вытянутыми сверху. Кручёные шнуры недосчитывались кистей. Присмотревшись, Нежина обратила внимание, что и шторы, и стены украшал повторяющийся узор цветка белой лилии с перевёрнутой головкой, обвитой чёрной змеёй. И вокруг ни единой живой души.
– Где все? – робко спросила девушка, осторожно дотронувшись до плеча директрисы. «Все-се-е…» – тотчас же отразилось от стен.
Старуха дёрнула рукой так, словно бы на ткань платья приземлился навозный жук, только что плотно пообедавший. Нежина неожиданно для себя встретилась с глазами мадам, мрачными на мертвенно-бледном лице, рождающими странную тревогу, предчувствие чего-то дурного.
– Никогда не касайся моего тела, дитя, – холодно бросила старуха, не разжимая губ, и поплыла по рассохшимся ступеням деревянной лестницы. – Ступай за мной.
После первого же шага нижняя ступень отозвалась отчаянным визгом.
– Я думаю, – холодно прокомментировала Гроак, не оборачиваясь (ступени под её ловкими шагами не издали ни звука), – я думаю, что Лидия получает избыточное финансирование либо слишком много тратит средств на обеды.
Спустя целую вокальную партию в исполнении визжащей лестницы величавая старуха вместе со своей неуклюжей спутницей наконец очутились на втором этаже.
Здесь преобладал белый цвет. Кто-то не пожалел краски и выплеснул на стены и потолок целую цистерну белил. Комната напоминала людоеда, по ошибке натянувшего на себя платье младшей школьницы. Но пол по-прежнему был тёмным и рассохшимся, скрипящим при каждом, даже очень осторожном, шаге.
Во всю белоснежную стену кроваво-красными буквами чёткими вытянутыми буквами была намалёвана библейская цитата: «И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем. И внушай их детям твоим и говори о них, сидя в доме твоем и идя дорогою, и ложась и вставая; и навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою над глазами твоими, и напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих».
На каждом шагу каждый сантиметр кричал: «Наказывай сына своего, доколе есть надежда, и не возмущайся криком его», «Не оставляй юноши без наказания: если накажешь его розгою, он не умрет; ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней», «Я объявил ему, что Я накажу дом его на веки за ту вину, что он знал, как сыновья его нечествуют, и не обуздывал их…».
Ещё шаг.
«Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом»
Старуха оперлась на палку. Что-то похожее на тень чувства промелькнуло на лице мадам. Самодовольство сквозило в и её осанке, и плавных движениях. Даже тощий узел серебряных волос на голове стал казаться более внушительным: возможно, потому, что в этом положении оконный свет давал отблеск, сиянием окруживший аккуратную, словно высеченную из мрамора голову.
– Да, дитя, мой безвременно усопший супруг был глубоко верующим, преданным церкви человеком. Всё это, – она торжественно повела палкой вокруг, – его рук дело. А я лишь продолжатель, хранитель наследия и традиций, которые жили в этом доме задолго до меня и будут жить ещё долго после меня. И мой сын, ушедший к отцу, также родился в семье, которая была насквозь пропитана традициями, долгом и обязательствами. А что это значит, ты скоро и сама узнаешь, – добавила она, развернувшись, чтобы продолжить плавное движение.
– А как умер Ваш сын? – в первый раз осмелилась разлепить губы Нежина. Ей не нравился дом. Что-то неестественное чудилось в его тишине и затхлом неподвижном воздухе.
Спина старухи словно окаменела. Потом мадам Гроак съёжилась, будто из неё разом выпустили воздух и, не оборачиваясь, бросила через плечо:
– Безвременно погиб, и эта утрата до сих пор болью отзывается в моём сердце.
В конце белоснежного коридора, украшенного кровавыми разводами, возник тёмный высокий провал – арка. Старуха не мешкая вошла в проём и поторопила задержавшуюся Нежину, которая выглядывала из-за косяка, пытаясь разглядеть что-то после яркого света внутри полутёмной комнаты.
– Сюда, дитя.
Огромное помещение с небольшими окнами и полным отсутствием дверей, за исключением входной, впрочем, в ней не была ни замка, ни задвижки, оказалось тесно уставленным маленькими, будто детскими кроватями, аккуратно застеленными одинаковыми серыми покрывалами.
Палка старухи указала на одну из них.
– Вот твоё место. Ужин в нашем доме подают не позже семи.
Старуха холодно посмотрела на новую воспитанницу. Нежина потупилась и посторонилась, выпуская мадам Гроак. Сквозь полуопущенные ресницы Нежина видела, как колыхалась её юбка в такт стуку палки или копыт.
Не смея шевелиться, девушка прислушивалась к удаляющемуся цокоту. Когда застучали ступени лестницы, она, наконец, позволила себе сдвинуться с места и плюхнулась на кровать. Сетчатое основание прогнулось до пола. Тонкая сбитая подушка, старое одеяльце. Маленькая тумбочка у изголовья с оторванными дверцами. Но чисто настолько, что на глянцевой поверхности старого полированного дерева, до которого Нежина дотронулась, тотчас остались следы её пальцев. Оглянувшись, девушка торопливо, рукавом, вытерла их и принялась раскладывать вещи.
– Что ты делаешь? – из тёмного угла донесся еле различимый шёпот. – Мыло и зубной порошок должны лежать только в правом верхнем ящике.
От испуга и неожиданности мыльный кусок вылетел из рук новой воспитанницы. Глядя в никуда, она нашла в себе силы для того, чтобы прошептать в ответ:
– Разве это важно?
– Если ты хочешь, чтобы тебя выпороли палкой именно сегодня, то нет. Но если хочешь протянуть в том же виде, в котором прибыла, до завтра, то стоит послушать, что тебе говорят. Сразу видно, что ты новенькая, да ещё и умом не блещешь, – едва слышно прошелестела тоненькая хрупкая девочка, подходя ближе.
Ей нельзя было дать на вид больше десяти лет. Из-под дешёвого ситцевого мышиного цвета платья в пол выпирали острые ключицы и ребра. Огромные глаза оттеняли синяки, рожденные плохим питанием, усталостью и недосыпом. Ногти на тонких пальцах костлявых рук обгрызены, волосы, тусклые и безжизненные, тщательно спрятаны под платок.
– За что тебя сюда? – тихонько спросила она, боязливо оглядываясь на дверь.
– Наверное, за не очень примерное поведение, – ответила Нежина, поднимаясь с кровати, и робко улыбнулась, разглядывая собеседницу.
Девочка грустно усмехнулась, отчего её бледная кожа обтянула кости лица, сделав его похожим на обглоданный череп:
– Что же ты должна была натворить, если тебя отправили в Дом? Убила прежнюю директрису?
Нежина осмелела и тотчас парировала:
– А ты почему здесь? Организовала покушение на нынешнюю?
Девочка невесело рассмеялась, морща густые брови – единственное украшение этого бесцветного лица:
– Ах, если бы все было так просто, то я бы уже давно…
Она неожиданно замолчала и испуганно оглянулась в темноту, но кровати стояли так же, только огонёк свечи колыхнулся, как если бы рядом с ним кто-то быстро-быстро пробежал. Девочка отвернулась, поправила сбившееся одеяло, положила подушку углом вверх.
– Запомни этот порядок, – так же неслышно шепнула она. – И днём на кровати лежать нельзя – здесь везде глаза и уши.
Нежина протянула ей руку, но девочка помотала головой и отступила к двери.
– Спасибо, – одними губами произнесла Нежина, – спасибо тебе. Наверное, здесь тоже можно жить.
Раздался странный далёкий гул, похожий на звук церковного колокола.
– Пора вниз, ужин, – шепнула фигурка и растворилась за дверью. – Не забудь переодеться. Твоё платье может быть любого цвета, если этот цвет – серый.
Нежина не торопясь спустилась в столовую. Там уже был накрыт стол и несколько воспитанниц сновали туда-сюда, разнося еду: жидкую похлёбку и картошку в мундире. Остальные ровными рядами сидели за столом, сложив руки на колени и опустив головы, покрытые одинаковыми серенькими платками. Все девочки выглядели словно сёстры: одинаково одеты, небольшого роста, худенькие, если не сказать – тощие. Нежине очень хотелось бы знать, какие мысли прячутся за всеми этими лицами, за нахмуренными лбами и плотно сжатыми губами. Она было присела с краю, но властный голос старухи мигом поднял её с места.
– Дитя мое, ты прибыла из другого места, привычная пища воспитанниц может прийтись не по нраву, поэтому, в качестве исключения первого дня, сделай милость, раздели трапезу с нами.
Старуха сидела за небольшим столом возле камина, отдельно от девочек. По правую руку Барыс с аппетитом, по-волчьи вгрызался в свиную кость. Перед старухой на тарелке сиротливо лежало несколько горошин.
Нежина оглянулась на неподвижно сидящих девушек и дружелюбно сказала:
– Простите, но я хотела бы остаться здесь.
Старуха поправила белоснежную салфетку, заткнутую за воротник, и сухо проговорила, уперев острые локти в стол:
– В этом доме, дитя, моё приглашение имеет свою цену, так же, как и твой отказ будет иметь свою.
– Иди, – еле слышно шепнула одна из воспитанниц, не поднимая глаз.
Нежина медленно поднялась и побрела к столу. Тотчас на накрахмаленной скатерти возникла тарелка со свиной отбивной и горошком. Голодная девушка проглотила слюну и украдкой посмотрела на воспитанниц: суп в их тарелках отвратительно пах рыбой и фасолью, перебивая даже сочный аромат хорошо прожаренного мяса. Но девушка не смогла бы проглотить и кусочка, потому что чувствовала голод девушек по ту сторону стола.
– Расскажи о себе, дитя, что ты за человек, сможешь ли ты ужиться в нашем славном обществе, не развратишь ли моих милых девочек?
Нежина почувствовала странное волнение, потупила глаза и еле слышно представилась, стараясь не забыть о том, кто она теперь:
– Моё имя Агата. Меня нашли…
Старуха насмешливо поднесла ладонь к уху, издевательски сощурила холодные глаза:
– Погоди, погоди, как ты сказала? А-га-та? Но такого имени нет в святцах, мы с девочками читаем их по пятницам, и никаких А-гат там нет. Любое существо поступает согласно своей природе, а что же ждать от того, чьего названия не знает даже святая книга? Или ты мне врёшь? Может быть, твоё имя звучит вовсе не так? Почему бы тогда нам его не услышать? Или его звук осквернит воздух?
Нежина неожиданно почувствовала, как её щеки заливает горячий румянец негодования, и испугалась давно забытого ощущения.
– По вашим правилам, – едва слышно прошептала девушка, – не только меня стоит опасаться, Вашего имени в этой книге я тоже не припомню.
Старуха стукнула сухой ладонью по столу так, что многочисленные блюда и бокалы зазвенели. Девочки в зале окаменели, лишь Барыс, верный спутник старухи по-прежнему весело грыз кость и тихонько улыбался.
– Непозволительная дерзость! Ты, видно, ещё не поняла, что недостойна даже сидеть за столом, и находишься за ним исключительно по моей милости! Ты лишь кость в горле у паршивого пса, и место тебе рядом с папашей!
Сухой палец старухи уставился на поганое ведро под столом, куда сваливали остатки пищи, чтобы потом отдать их собакам.
– Но я… я только…, – от испуга пришедшая в себя Нежина попыталась было что-то сказать, хотя толком не знала что, но старуха прервала её.
– Молчать! – взвизгнула она так, что тонкое стекло бокалов затрепетало. – Я не желаю слушать гадкое испорченное дитя! С этого момента ты не человек, ты цифра, бесполезная единица в ряду таких же бесполезных единиц!
Пучок на голове старухи растрепался, руки тряслись, лицо кривилось, будто мадам Гроак вот-вот хватит удар. Но как только её припадок достиг пика, старуха неожиданно словно проснулась, выдохнула ярость и, вновь надев маску благообразной пожилой леди, уселась на стуле и принялась за еду.
– В стенах нашей скромной обители, дитя моё, – размеренно и ровно проговорила старуха, с привычкой к умеренности, создавшейся годами, аккуратно накалывая водянистую и бледную горошинку на зубец серебряной вилки, – есть только один закон – моё слово. И никому не позволено перебивать меня, тем самым нарушая закон. Я думаю, ты скоро запомнишь это, а пока что ступай наверх: я вижу, ты не голодна.
По напряжённым спинам девочек Нежина поняла, что лучше повиноваться.
– Да, и ещё, дитя №7. Раз уж у тебя появилось незапланированное свободное время, будь добра, хорошенько изучи свод правил: он весьма предусмотрительно лежит в левом верхнем ящике тумбочки.
Старуха брезгливо выбросила содержимое тарелки, стоявшей перед Нежиной, в камин. Дразнящий запах жареного мяса наполнил залу, жаркой волной провожая девушку к выходу.
Действительно, в указанном месте оказался весьма потрёпанный листок, снизу доверху заполненный странно вытянутыми буквами.
Свод правил гласил:
1. И непослушание получало праведное воздаяние.
2. Труд даёт свободу для того, чтобы трудиться ещё больше.
3. Свобода не в том, чтоб не сдерживать себя, а в том, чтоб владеть собой.
4. Распущенность – мать всех пороков.
5. Молчание – первая добродетель.
6. Кроткие наследуют землю и насладятся множеством мира.
7. Имя директора свято, его слово незыблемо, его решения всегда справедливы и не подлежат сомнению.
Ночью Нежина тихонько плакала в подушку. Кажется, когда-то спальня была бальным залом: здесь танцевали – кое-где рассохшийся паркет был вытерт сильнее; играла музыка, возможно, даже фортепиано стояло на месте соседней койки – на полу остались характерные вмятины; шампанское лилось рекой – на потолке следы от пробок и на стенах желтоватые потёки; а может быть, здесь любили петь – акустика позволяла, любой звук гулко разносился по помещению, дрожа в углах. Всхлипы многократно усиливались и бились о потолок и стены.
Но из кроватей не доносилось ни единого шороха: девочки, как одна, в длинных, до пят, ночнушках, лежали на спине под тощими одеялами, сложив руки поверх них и закрыв глаза. Только рыдания звенели, как бубенцы, отталкиваясь от стёкол.
– У неё очень тонкий слух, – еле слышно донеслось с соседней кровати. – Если ты не заткнёшься, то накажут всех. Если не можешь, прикуси подушку – это поможет приглушить звук.
Нежина оторвала от подушки покрытое слезами, красное, мятое лицо, но все девочки лежали по-прежнему, ровно и с закрытыми глазами. В неярком, но непотушенном свете их грудные клетки синхронно поднимались и разом опадали.
В тёмное оконце глядела низкая зимняя луна, исчерчивая высокий потолок бледными полосами лунного света. На окнах нет решёток! Это значит, что она может попробовать убежать! Но не сейчас, не сейчас. Слишком тихо, слишком опасно. Надо дождаться удобного случая. Широкий мир за окном манил её к себе, но одновременно и пугал, ведь теперь там, в этом мире, она будет совсем одна. Но она справится, в этом Нежина не сомневалась.
И пленница Дома-Под-Горой сама не заметила, как уснула, лежа на плоской подушке и глядя на луну, которая представлялась такой далёкой и такой свободной.
Утро прозвенело гонгом в шесть часов. Темнота за окном не рассеялась, но скудный завтрак, состоящий из запаренной овсянки и жидкого чая, уже слабо дымился на столе.
Старуха, как всегда, молча и рассеянно наблюдала за девочками, сосредоточенно жующими с опущенными головами. В конце завтрака она, откашлявшись, огласила список работ на сегодня.
– Дитя №1, дитя №2- на кухню. Сегодня чистка кастрюль, и пора уже использовать лук: запах луковиц нестерпим, они гниют, поэтому на обед следует приготовить луковый суп и пюре.
Первая пара девушек, одинаковых, как близнецы, встала и молча направилась к кухне.
– Дитя №3, дитя №4 – в коровники. Дитя №5, дитя №6 – уборка, и будьте так добры, до блеска натереть воском пол в моей спальне. Дитя №7- хворост.
Но в этот раз никто не встал, потому что за столом осталась только Нежина.
– Дитя, ты не слышала меня? – мягко спросила старуха, по-прежнему внимательно изучая список.
Нежина вяло ковыряла несъедобную кашу. Не отрываясь от этого увлекательного занятия, она пробурчала что-то вроде: «У меня есть имя».
Старуха на минуту опустила список и внимательно посмотрела прямо на девушку. Нежина не могла этого видеть, поскольку была слишком поглощена размазыванием каши по тарелке, но взгляд старухи, тяжёлый и немигающий, она ощущала: он давил на плечи. Поэтому ещё ниже опустила голову, словно пытаясь спрятать её в тарелке.
– Имя ещё нужно заслужить, а пока что у меня больше поводов окрестить грязь из-под моих ногтей, слава богу, что её у меня не бывает, – медленно и чётко произнесла мадам Гроак. – Твоё имя на данный момент – глупость, лень и испорченность. Выбирай любое, какое нравится. Да и потом, для твоего положения у тебя слишком болтливый язык. Но и это очень легко вылечить. Так что, мне выписать лекарство?
Нежина едва заметно покачала головой.
Старуха усмехнулась:
– Почему-то я так и думала. За работу, дитя №7.
Девочки были разбиты по двое и привычно скользили по дому, общаясь друг с другом гримасами и пощипываниями, потому что мадам не любила пустой болтовни, только работа Нежины не требовала напарницы. Однако в столь чудесный зимний морозный день весьма кстати пришлась бы помощь дополнительной пары рук. Хотя наоборот, очень хорошо, что помощницу не навязали, потому что девушка твёрдо решила бежать из этого места.
Было только семь утра, когда она, тепло одетая и вооружённая топором, вошла в мохнатый от инея лес. Морозный утренний воздух прикоснулся к лицу пленницы. Солнце ещё не взошло высоко, но снег словно светился, и поэтому ужас, который обычно охватывает в чаще одинокого человека, и не думал протягивать щупальца к гостье. Тишина стояла такая, что звук собственных шагов кровью отдавал в ушах. Отойдя на значительное расстояние, Нежина огляделась и, не увидев ничего подозрительного, бросилась в лес, увязая по пояс в глубоком снегу. Через полчаса от неё валил пар, через полтора она уже еле шагала, поминутно останавливаясь и прислушиваясь к каждому шороху. Но лес по-прежнему молчал.
– Мне нужно найти дорогу, по ней я выйду к городу, а уж там потеряться легче лёгкого, – успокаивала себя вслух Нежина, утирая пот со лба.
Беглянка упрямо двигалась вперёд, поминутно останавливаясь и отдуваясь. Она то злорадно ухмылялась, представляя вытянувшееся от негодования лицо мадам, то испуганно вздрагивала, слыша непонятный шорох. А солнце тем временем шагало вместе с ней: ещё недавно оно било в глаза, потом рассматривало затылок, теперь печально глядело вслед. Среди мёртвой тишины раздавалось лишь непрерывное и монотонное урчание желудка девушки: она с тоской вспоминала, что не удосужилась подготовиться к побегу, а её рот с самого утра не знал ни крошки, ни капельки, ни кусочка хлеба, ни глотка воды. Но вокруг по-прежнему ни души, ни следа жилья. Наконец Нежина отчаялась так, что неумело принялась молиться, придумывая то, что она отдаст ради спасения, на ходу. Она молилась так громко, что, будь бы хоть единая возможность докричаться до сущего на небесах, то она бы была её.
Вдруг знакомый запах защекотал нос: дым. Это же дым! Где дым, там и человек, где человек – там жильё, где жильё, там и дорога. Можно попроситься переночевать – вряд ли кто-то откажет усталой и голодной путнице. А утром с новыми силами отправиться на поиски города.
Запах ощущался всё явственней. Вот впереди лошадь, запряжённая в сани, и человек в тёплом плаще с капюшоном, обитым серым мехом. Лицо кучера закрывал тёплый шарф, оставляя видимыми только глаза, да и те прятались под частоколом покрытых инеем ресниц. Возница приподнялся, глядя на странное взмокшее существо с топором в руке. Несколько мгновений Нежина пребывала в нерешимости: ей показалось, что кучер кого-то ждёт, однако безобидный вид лошади, фыркающей и роющей копытом снег, побудил девушку на более близкое знакомство.
– Бога ради, не бойтесь, – крикнула Нежина, бросая топор и бросаясь к саням. – Помогите мне! Вы ведь в город едете?
Возница передёрнул вожжами, словно готовясь пустить лошадку рысью, но ответил:
– В город, в город. А тебе-то какое дело? Ты заблудилась никак? Так иди через лес, там приют сиротский, может, и такая толстуха ко двору придётся.
Голос из-под капюшона звучал глухо, но Нежина была рада хотя бы тому, что он человеческий. За весь день она уже отчаялась выйти к людям.
– Да-да, заблудилась, очень замёрзла и устала. Прошу вас, подвезите меня.
Возница подумал с минуту, однако махнул рукавицей:
– Мне тебя не с руки тебя катать-то попусту, не на прогулке чай. Да и лошадке тяжеловато: годы, они ведь зверей не щадят.
И дёрнул поводья. Лошадка напрягла шею, вытянулась, и сани медленно поползли по снегу.
– Постойте, ради Бога, постойте!
Озябшими руками Нежина вцепилась в задок саней.
– Совсем с ума сошла, бродяжка! – возница взмахнул кнутом. – Убери руки, пока не всыпал по первое число!
– Я заплачу, постойте. Я заплачу, – торопливо проговорила Нежина. Кнут едва коснулся её рук: тыльную сторону ладоней будто обожгло кипятком.
– Да у тебя в кармане, поди, вошь на аркане, а в другом блоха на цепи, – насмешливо, однако с интересом протянул возница. – Что ты дать-то можешь?
– Подождите! – Нежина торопливо расстегнула тулуп, чтобы засунуть руку в тёплую пазуху. Пальцы немедленно свело, так что она едва смогла снять с шеи маленький золотой крестик на тонкой витой цепочке – единственную память о матери. – Вот возьмите! Только довезите до города, прошу вас!
– Ну что ж, – возница неторопливо взял крестик, повертел его и небрежно сунул в карман. – Негусто, но как не помочь бедняжке, Бог-то не Тимошка, видит немножко, может, и мне моя доброта зачтётся. Полезай в сани, дочка. Холод-то какой, даром, что солнце как летом.
Нежина перегнулась через низкий бортик, но силы окончательно оставили её, и девушка кулем рухнула в снег.
– Тпру, – возница спрыгнул с саней и бесцеремонно, но с лёгкостью закинул крупное тело на дрожки. – А жирку-то нагуляла, чисто свинья. Нелегко твоему кавалеру приходится, да? Такие телеса промять – это ж двое не осилят. На вот, прикройся.
Незнакомец накинул сверху на девушку ещё один тулуп и встряхнул вожжи. Серая, в яблоках, лошадь медленно побрела по рыхлому снегу. В сгустившейся тьме Нежина не могла разобрать черты лица, скрытого от мороза капюшоном, но ей было уже всё равно, только бы поскорее убраться из этого места.
Лошадь погнала. Незнакомец ловко правил, изредка что-то спрашивая у несчастной девушки.
– Зачем тебе в город, дочка? Родители, что ль, там?
Боясь разозлить возницу, девушка с неохотой отвечала:
– Нет, родителей давно нет. Я сирота.
– А в городе что ищешь? К кавалеру, небось, собралась?
– Сама не знаю, что ищу. Но знаю только, что там хуже уже не будет. Работать пойду или уеду куда подальше.
Возница хмыкнул. Нежине показалось, что несколько злорадно, однако она так устала и замёрзла, что не могла думать об этом, мечтая лишь о горячем очаге и тёплой постели. Словно почувствовав настроение спутницы, возница небрежно бросил:
– Ладно, дочка, спи. Когда доберёмся до места, я тебя разбужу.
Но Нежина уже не слышала этих слов: она пригрелась под тулупом и крепко задремала, надеясь на лучшее. Нежина была юна и одинока, а юные и одинокие всегда на что-то надеются.
Через час сани подъехали к большому дому, окружённому тьмой. Возница грубо дёрнул изнеможённую девушку за плечо.
– Вставай, дочка, приехали.
Нежина вздрогнула, испуганно глядя на возницу: наконец-то даже она услышала нечто странное в его голосе, следом тотчас всплыла тревога, нараставшая в последние дни.
– Где мы? Куда ты меня привез?
– В гостиницу, куда ж еще? Тут служит моя хорошая знакомая, она тебя приютит. Иди же.
Возница странно хрюкнул, словно едва сдерживая рвущийся наружу смех, и ловко спрыгнул на прочищенную тропинку.
Крепко держась за головки саней, Нежина осторожно спустила одну ногу, потом другую, запуталась в юбках, не удержалась и шлёпнулась в снег.
Возница, укутанный по самые брови, громко расхохотался, глядя на то, как девушка барахтается в сугробе, силясь подняться и падая вновь и вновь. Наконец она поднялась и побрела в дом. Тяжёлая входная дверь оказалась заметена снегом. Из снеговой корки торчала только круглая бронзовая ручка. Ни звонка, ни колокольчика не было видно. Поэтому Нежина робко повернула ручку, открыла дверь и вошла в гостиную Дома-Под-Горой.
– Добрый вечер, дитя моё, – раздался спокойный голос старухи. Она не повернулась на звук хлопнувшей двери и просто сидела, смотря на трескучий огонь камина. – Как долго тебя не было! Где же хворост? Ведь именно за ним тебя посылали, или я не права?
Попавшая в ловушку пленница развернулась, чтобы выбежать вон, но влетела прямо в руки вознице, который стоял прямо в дверном проёме.
– Где нашёл, Барыс? – спросила старуха, по-прежнему безучастно глядя на огонь. Голос старухи был спокоен и холоден, как лесной ручей.
Возница поклонился, скидывая капюшон, обнаживший порочно-красивое лицо. Чёрные волосы оттаяли и витыми кольцами спускались на высокий смуглый лоб. Нежный девичий румянец окрасил кожу щёк, на которую ложились тени от густых ресниц – так они были длинны. Но улыбка по-прежнему непередаваемо изменяла это прекрасное лицо, превращая его в хориную мордочку. Нежину поразило какое-то смутное сходство, сказывавшееся не столько в отдельных чертах, сколько в общем выражении и во всем облике и хозяйки, и её слуги.
– Там, где вы и предполагали, госпожа. Впрочем, ничего нового. Этот поворот им словно мёдом намазан.
Старуха потянулась за палкой.
– Проводи воспитанницу на третий этаж, Барыс.
Девочки, находившиеся в столовой, испуганно сжались. Молодой человек потрогал головку плети за поясом и ещё раз улыбнулся:
– С удовольствием, госпожа.
Нежина бросилась прочь. Она задыхалась от страха и гнева, но мужчина оказался сильнее. Грубые руки схватили девушку за запястья, выламывая, выворачивая их. От боли Нежина вскрикнула, но тотчас же замолчала из-за сильного удара по лицу. Правая рука мадам Гроак схватил девушку за волосы и, как собаку, потащил наверх, на чердак.
Старуха прихромала уже тогда, когда Барыс защёлкнул оковы на щиколотке Нежины. За крепким запахом лавандовых духов слышалась вонь злорадного торжества Барыса. Задыхаясь от страха, девушка увидела, что привязана отполированной до блеска металлической цепью к кольцу, вбитому в пол. На отскобленных до белизны досках пола от входа бежала кровавая дорожка, накапавшая из разбитой губы пленницы. Нежина отползла так далеко от двери, насколько ей позволяла длина цепи.
– Отпустите меня! Так, так нельзя…Я буду жаловаться!
– Смотрите, пташка запела! – расхохотался Барыс. – Да ещё как быстро, я даже сделать ничего не успел!
– Ну уж нет, – старуха подошла ближе. Слова выбирались из её уст, как тараканы. – Ты нарушила правила, дитя, и должна быть наказана. Выше любых прекраснодушных рассуждений в семье всегда ставили реальный результат. И надо признать: это единственно верный подход. Барыс, юбки.
Черноволосый красавец предостерегающе поднял плеть, привычно заломил руки девушке за спиной, не обращая внимания на её ненавидящий взгляд и крики, затем поднял юбки пленнице и связал их узлом над головой. Нежина билась и рычала как раненый зверь, но жёсткие руки прижали тело к полу, не давая сопротивляться. Ярость, неизведанное до этого момента чувство, всколыхнулась в её душе, она неистово рванулся вперёд, крича что-то страшное: так воет волк, попавший в капкан и брошенный стаей, так вопят накопившиеся обиды. Она не могла больше маскировать свою сущность с такой же лёгкостью, как это делала в интернате, потому что под рукой больше не было рупора – Агаты.
– Для первого раза десять палок. Считай, Барыс.
Палка разорвала воздух с глухим свистом, резко опустившись на разом засаднившие ягодицы. Нежина зашипела от боли, извиваясь всем телом.
– Тихо! – прикрикнул слуга. – Раз.
Снова свист и снова боль.
«Ни за что не закричу!»
– Два. Сильнее, госпожа, прошу вас.
Как при первом прикосновении не ощущается разница между очень холодным и очень горячим, так и она с первого взгляда, с первого ощущения не смогла понять, с кем имеет дело. Зато теперь видела более чем ясно, что Барыс находил неподдельное удовольствие в истязании своих жертв как физическом, так и духовном
«Поганый выродок!»
Резкий звук, как щёлканье бича. Не снижая темпа, старуха монотонно пропела, будто читая молитву:
– Блаженны страждущие, дитя мое, ибо их есть царство Божие. Не правда ли, полнее всего чувствуешь жизнь только тогда, когда она начинает ускользать?
Даже голос не сбился. Палка же равномерно взлетала и опускалась.
Девятый удар.
– Хватит, прошу вас, перестаньте!
– Девять.
– Ещё раз, госпожа. Ещё раз! – приговаривал Барыс, с наслаждением вздрагивая каждый раз, когда палка впечатывалась в плотное тело. Его волосы растрпались, а на лице проступило ни с чем не сравнимое, почти звериное наслаждение.
Десятый удар отозвался таким звоном, будто старуха била палкой по чугунному колоколу. Довольный раскрасневшийся Барыс, удовлетворённо улыбаясь, развязал юбки, в которых пленница билась, словно бабочка в коконе. Истошно воя, Нежина отползла в сторону. Слёзы градом лились по её пухлым грязным щекам, капали на трясущуюся, как желе, грудь. Растрёпанные волосы спутались в один грязный ком.
– Ну-ну-ну, все позади, – Барыс присел на корточки и потянулся к пленнице.
Его руки чуть подрагивали, но лицо выглядело насытившимся и расслабленным. У мадам Гроак даже дыхание оставалось ровным, только голос, до сих пор глухой и монотонный, вдруг оживился, стал выразительным и звучным, будто напитался звонкостью чужого крика.
– Блаженны плачущие, дитя моё, ибо они утешатся. Я думаю, что теперь ты точно уверуешь в то, что кровь наследуется, а добродетель приобретается.
Одобрительно кивнув расцветшему от удовольствия Барысу, старуха повернулась, чтобы уйти, но звякнувшая цепь заставила её оглянуться. Из последних сил грязная, зарёванная Нежина бросила к старухе тело, как змея, и вонзила зубы в единственное место, куда смогла дотянуться, – её ногу. Гроак не вскрикнула, не поменялась в лице, просто ударила палкой по искажённому ненавистью лицу и, отступив в сторону, приподняла подол. На тонких костлявых ногах с почти прозрачной старческой кожей кое-где кровоточили ещё свежие укусы поверх старых, давно заживших. Сплошь покрытые рубцами ноги мелькнули лишь на секунды, но девушка, даже ослеплённая болью, смогла хорошо их разглядеть.
– Дитя моё, тебе будет трудно. Ты плохо запоминаешь уроки.
В руках старухи защёлкали челюстями позолоченные ножницы.
– Придержи девку, – бросила старуха черноволосому слуге и склонилась над головой пленницы. Острые концы мерно щёлкали, осыпая золотистыми струями вытертый временем пол. Золотая копна росла. Без своей роскошной гривы Нежина казалась совсем девочкой – маленькой, испуганной и заплаканной.
Закончив, старуха ткнула девушку ногой, заставив опрокинуться на спину, завязала юбку узлом и бережно сложила драгоценные пряди в импровизированный передник.
– От золотых кудрей возродится, – едва разжимая губу, прошептала старуха. Её холодные глаза странно блестели, пока морщинистые руки перебирали драгоценную ношу. Наконец она поднялась, крепко сжимая наполненный передник, теперь выдававшийся вперёд будто живот беременной женщины и, уже почти дойдя до двери, не оборачиваясь, бросила равнодушному помощнику:
– Барыс, девочка остаётся здесь на неделю без еды и воды, ибо только кротость похвальна. А ею пока здесь и не пахнет. Я чую только вонь лжи и порока.
Следующее же утро принесло новые свидетельства опустошений, произведенных минувшим днём. Синяки пышным цветом расцвели на молочно-белой коже, украсили запястья, бёдра и щиколотки. Нежина очнулась совсем слабая и беспомощная, но благодарная за то, что всё ещё жива. Встать девушка смогла только со стоном. Звон цепи сопровождал каждое неловкое движение, причинявшее невыносимые страдания. Мадам Гроак сдержала обещание, оставив избитой пленнице лишь ржавое ведро для оправления нужды. На третий день без воды под душной крышей запах из ведра уже не казался таким противным. Хорошо, что на дворе стояло не жаркое лето, иначе Нежине точно пришлось бы пить собственную мочу.
Ночью дверь на чердак воровато скрипнула, открывшись. Нежина приподняла тяжёлую голову с пола, в горле так пересохло, что она лишь что-то прошипела и попыталась улыбнуться, после этой попытки разбитые губы опять треснули. На чердак, осторожно ступая и боязливо прислушиваясь, вошла девчонка, лежавшая на кровати по соседству.
– Только тихо, – шепнула она, босиком ступая по ледяному полу. – Не двигайся, иначе загремит цепь. Я принесла немного воды. Правда, это растаявший снег в стакане из-под зубных щеток, но это лучше, чем ничего, правда?
Вода казалась восхитительной, но закончилась быстрее, чем Нежина успела почувствовать привкус пыли и железной крыши, с которой её собрали.
– Кажется, кто-то идёт. Я приду ещё, но не завтра. Придётся потерпеть.
Девочка, как привидение, выскользнула из комнаты до того, как Нежина успела произнести слова благодарности. Мелькнула быстрая тень, и снова тишина и темнота, как будто ничего и не было.
Они увиделись раньше, уже утром следующего дня, когда Барыс за волосы притащил девчонку к рядом стоящей кушетке, которую предусмотрительно принёс за час до этого. Дитя №6 упала рядом с койкой, её волосы растрепались, а миловидное лицо пересекала широкая кровавая полоса. Во всей фигуре угадывалось нервное напряжение, опасно приближающееся к настоящему ужасу.
Старуха вошла следом, держа руку на плече худой угловатой черноволосой воспитанницы с огромными беличьими зубами, не помещавшимися во рту:
– Это была она, Дитя №2?
Девчонка, переминаясь с ноги на ногу, быстро затараторила, торопясь и проглатывая звуки, давясь согласными, пережёвывая и выплёвывая их в воздух:
– Да, госпожа, непременно она, госпожа! Я ещё вчера увидела, как она снег топит, да не поняла, что к чему. А ночью шастала по лестнице. Она нарушила ваш приказ, госпожа!
Старуха повернулась к Нежине:
– У тебя вчера был кто-то?
Нежина спиной почувствовала умоляющий взгляд несчастной, собрала волю в кулак и твёрдо сказала, глядя прямо в равнодушные глаза старухи:
– Нет, я была одна.
– Тогда что это?
Старуха палкой поддела маленький голубенький стаканчик из-под зубных щеток под её ногами, повернулась к босоногой доносчице.
– Ты получишь то, что просишь, ступай.
Глупое круглое лицо исказила подобострастная радость:
– Да, госпожа, спасибо, госпожа!
Девчонка весело сбежала по ступенькам.
В мёртвых глазах старухи сверкнул едва сдерживаемый гнев.
– Ну а с тобой, Дитя №6, разговор будет другим. Напомни мне седьмой пункт свода правил.
Девушка, замороженная страхом, всхлипывая и трясясь от ужаса, тихонько простонала:
– Пожалуйста, госпожа!
– Будь любезна, дитя, седьмой пункт правил.
Захлёбываясь слезами, несчастная пролепетала, чуть слышно шелестя губами:
– Имя директора свято, его слово незыблемо, его решения всегда справедливы и не подлежат сомнению. Но, госпожа…
Старуха медленно наклонилась к лицу девушки.
– Правила – пустой звук, если их не соблюдать. Ты нарушила закон, ты поставила под сомнение моё слово и наказание понесешь достойное проступка. Барыс, плеть.
Изогнутый в низком поклоне слуга подал требуемое. Старуха взмахнула рукой, и тонкая свистящая плеть молнией рассекла воздух, жадно впившись в нежную кожу. Дитя №6 изогнулась, однако тонкое жало хорошо знало своё дело.
– Госпожа, простите меня! Молю о пощаде!
– Даже дурные примеры действуют лучше хороших правил. Я всегда придерживалась именно такого мнения. «Кто жалеет розгу, тот портит ребёнка». А уж мои девочки испорченными точно не будут!
И старуха снова подняла плеть, взлетавшую раз за разом и при каждом ударе всё дольше задерживающуюся на спине несчастной. Под конец пытки девочка даже не стонала, лишь слабо вздрагивала при очередном соприкосновении телячьей кожи с девичьей.
Не в силах смотреть на страдания той единственной, кто хоть как-то попытался облегчить её участь, Нежина беспомощно наблюдала за происходящим, почти ослепнув от слёз. Она ничем не могла помочь.
Глава 6. Новая жизнь.
(о том, что ко всему можно привыкнуть)
Холодная вода по утрам бодрит. Особенно если она выливается прямо на голову спящего.
– Вставайте, пташки. Кто рано встаёт – тому Бог подаёт! И его подача может оказаться весьма кручёной.
Барысу нельзя отказать в оригинальности. Из всех семи пословиц, которые он знает, некоторые иногда бывают даже к месту. Нежина нацепила дежурную улыбку и заставила себя подняться. Задержка чревата наказанием, на которые любимчик старухи не скупился. Обходительность и ловкость, которыми Жол щеголял на людях, были не более чем средством отвести глаза, заговорить зубы, чтобы скрыть свою истинную природу безмерно жестокого человека. Другие девушки уже давно поднялись, но Нежине было трудно привыкнуть к такому распорядку, потому что она ненавидела ранние подъёмы. К тому же она боялась длинных извилистых коридоров, тёмных узловатых грабов под окнами (в свете уходящей на покой луны их можно было принять за что угодно, только не за деревья), а на чердаке по ночам что-то противно и тоненько выло, впрочем, сейчас это Нежину почти не беспокоило: она так уставала, что едва успевала доносить голову до подушки.
– Эй, не спи, – дитя №4, тень от прежней голубоглазой хохотушки, слегка задела её плечом. Спросонья Нежина бывала медлительна и не успела увернуться. Однако она краем глаза видела, что, когда рядом не было мадам Гроак и Барыса, девочки вели себя как обыкновенные дети их возраста, разве только более настороженные и сдержанные: они иногда толкали друг друга, вполголоса шутили и даже тихонько смеялись, нарушая постоянную тишину этих стен. Нежина точно могла сказать, кто из них ей нравится.
Быстрая, как ветер, № 5, чьи тёмные раскосые глаза напоминали о далёком родстве с восточными принцессами; четвёртая, вся состоящая из локтей и коленей, узловатая и суставчатая; именно она бывала не раз нещадно бита на чердаке за то, что по неловкости роняла на ноги мадам Гроак её же собственную трость – неуклюжесть четвёртой особенно радовала Нежину – и, конечно, шестая, которая находилась в доме не так давно, и поэтому её душа ещё не лишилась остатков сострадания.
Той ночью, когда Барыс принес бесчувственную шестую и бросил её на кровать, Нежина рыдала и гладила девушку по плечам, опасаясь касаться повреждённой спины, шестая призналась, что её зовут Лилия и она дочь бедного фермера, который был настолько неудачлив в аграрном деле, что умер с голоду, а девочку сразу взяла к себе мадам Гроак.
Но, несмотря на трагичную судьбу шестой, остальные девушки сторонились её, возможно, не считая ровней, ведь так или иначе, но они были более благородного происхождения или привыкли так думать. Особенно первая, надменное выражение лица которой оставалось бесстрастным, даже когда Нежина плакала и кричала от боли. Первая держалась отстранённо и высокомерно, явно считая других девушек людьми второго сорта. Видя слезы Куммершпик, она лишь отворачивалась, презрительно хмыкая, скупясь выделить место в своём кругу.
Однако Нежине было всё равно, ведь шестая была добра к ней и оказалась единственной, кто осмелился нарушить приказ мадам Гроак и принести воды, когда, избитая, новая воспитанница жестокой старухи умирала от жажды.
Словно видя симпатию Нежины, хозяйка Дома-Под-Горой ставила ей в пару шестую, которая потихоньку обучала её нехитрой, но тяжёлой работе. Ведь огромный дом не имел ни слуг, ни мужских рук, поэтому девушки сами ухаживали за скотиной: доили коров, убирали у свиней и кур, чистили лошадь; стряпали: вручную сбивали масло, делали сыр, мололи на маленькой мельнице муку; заготавливали сено; рубили дрова; занимались огородом: сажали, пропалывали, подвязывали, собирали урожай; в меру сил следили за домом: мыли, чистили, белили и красили. Конечно, слабых девичьих сил было недостаточно, и поэтому дом год от года ветшал – кое-где уже текла крыша, стены трескались, а мраморные ступени крыльца крошились, требуя мужского участия. Но единственный мужчина в доме – красавец Барыс Жол – ни разу не взял в руки ни топора, ни лопаты, предпочитая проводить время или на охоте, или кормя своих собак, которых, к слову сказать, было около сотни и все хороших кровей: подтянутые азаваки, коренастые терьеры, коротколапые доги.
Только этих бесполезных животных соглашалась терпеть старуха, ненавидящая всё живое. Прочая же живность нещадно истреблялась, и об этой обязанности Нежина узнала во второй день пребывания в доме, когда спустившаяся из собственной спальни старуха потребовала сыграть в «кошки-мышки».
Вечером, после ужина, мадам Гроак собрала девушек в гостиной и, как фокусник, достала пыльную дощечку, которая раньше лежала у старухи под кроватью.
Среди девушек тихонько пронесся лёгкий стон:
– Кошки-мышки. Нет! Опять!
– Тихо! – прикрикнула старуха. – Напоминаю, что в этом доме вы будет делать только то, что решу я.
Там, где росла Нежина, «кошки-мышки» были игрой для малышей, что-то вроде пряток, поэтому, когда старуха стукнула палкой и объявила: «Кошки-мышки. Начали!», побежала прятаться, совершенно не подозревая, какой смысл на самом деле имела эта забава.
– Стоп-игра!
Запыхавшаяся Нежина сбежала вниз, сияя: её никто не поймал. Она и не подозревала, что в этот раз охота велась не за ней. Девушки стояли, вытянув руки далеко вперёд. В пальцах у них извивались, пищали и выворачивались мыши, от совсем маленьких до седых с оборванными ушами. У кого-то одна, у кого-то – сразу три. Лишь Нежина стояла с пустыми руками.
Старуха с довольным лицом держала дощечку, и девушки, подходя к ней, ставили мышиную лапку рядом с цепочкой следов, уже отпечатанных на пыльной поверхности.
– Не то, не то, – бормотала старуха, внимательно сравнивая следы. – А вот и ты! Мерзкое создание! Никому! Ни единому живому существу не позволено без разрешения посещать мои покои!
Старуха обхватила зверька тонкими длинными пальцами. Мышь, на удивление спокойная, блестела бисеринками глаз и тревожно шевелила усами. Нежине на миг почудилось, будто старуха выпустила когти, а на её лице на минуту мелькнула радость. Через мгновение мадам Гроак сжала пальцы. В тишине послышался лёгкий хруст ломающихся косточек.
Нежина едва удержала в себе ужин. Другие девушки, хотя и не раз наблюдали мышиные казни, тоже побледнели, шестая явно сдерживала рвотные позывы. Лишь первая бесстрастно смотрела на крохотный серый комочек с ещё подёргивающимся хвостиком. Её остренькое личико было спокойно.
– Остальных – в банку, – довольно выдохнула старуха, брезгливо вытирая руку надушенным носовым платком.
Дойдя до Нежины, мадам Гроак недовольно протянула, наконечником трости приподнимая её подбородок:
– Так я и знала, дитя. Ты не годна даже для работы, которую может выполнить самое безмозглое кошачье существо. Мне кажется, что до конца этой недели тебе следует обедать на полу, лакая суп из блюдца, потому что сидеть за столом с людьми ты недостойна. Мои слова были услышаны?
– Да, госпожа, – располосованная спина сама дала ответ, взяв контроль над языком хозяйки.
– Вот и хорошо, – мадам Гроак холодно улыбнулась, – в следующий раз отвечать будет твоё тело. Интересно, что оно споёт под кнутом?
– На будущее – научись мастерить мышеловки, – прошептала Нежине ночью шестая. – Пойманных мышей потом можно держать в банке про запас. Также советую обзавестись ещё несколькими банками для мух, пауков и тараканов. Никогда не знаешь, что за игра придёт мадам в голову в этот вечер.
– Почему бы ей не завести кошку? – поинтересовалась Нежина сквозь зубы, разбирая кровать.
Шестая звонко рассмеялась, впрочем, тут же испуганно зажав рот обеими руками.
– Не вздумай только ей такое сказать! Кошку! Она их ненавидит больше, чем всех мышей, которые когда-нибудь побывали в её банке!
Нежина наконец забралась под одеяло. Уже засыпая от усталости, она сонно спросила:
– Зачем они старухе? Какой в них прок? Или она остальных давит перед сном?
– Кто знает? – зевнула шестая. – Может, это её обычный ужин? Кстати, хуже всего ловить комаров: они ей нужны только живыми.
Всю следующую неделю Нежина ела только сидя на корточках на полу перед столом мадам Гроак и Барысом. Иногда старуха бросала ей кости.
Шло время. Нежина научилась держать лицо. Что бы ей ни говорили и ни заставляли делать, она выполняла это быстро, хорошо и с улыбкой на лице. И молча. Держать язык за зубами было, пожалуй, надёжнее всего. Не зря говорят, что на крючок не ловится только та рыба, которая держит рот плотно закрытым.
Сначала в руки новой воспитанницы мадам попадала только самая грязная работа: девушка чистила навоз в коровнике, от этого её руки покраснели, стали шершавыми и покрылись сыпью, потом перебирала гнилые овощи в подвале – отсутствие света и свежего воздуха выбелило и истончило и без того бледную кожу лица; потом отмывала пол толчёным кирпичом, заворачивая его в тряпку, заглядывала в каждую щель, – плечи и мускулы рук каменно ныли к концу дня. Безвкусная, плохо приготовленная пища и обилие физического труда наконец привело к тому, к чему и должно было привести, – выточило из бесформенного тела тоненькую девушку. Платье, которое ей выдали в первые дни пребывания в Доме-Под-Горой, болталось на костях, как флаг на флагштоке. Нежина больше не плакала: есть ли смысл в слезах, если ими ничего не добиться? И тем более не пыталась спрятаться: какой смысл делать это у всех на виду?